На серебряной планете / Na srebrnym globie (1988)

Садясь смотреть любой фильм Анджея Жулавского, желательно быть неподготовленным зрителем. Именно тогда реакция будет максимально непосредственной, хотя есть вероятность того, что фильм потеряет зрителя минут через двадцать. Но риск — это ведь не всегда плохо, не так ли? В любом случае, если вы хотите острых ощущений и готовы рискнуть, то последующие абзацы можете не читать.

А синопсис-то у фильма действительно интригующий. А историю съемок вполне можно назвать трагедией для режиссера авторского кино. Казалось бы — добротный профессионал режиссерского дела сможет быстро и качественно воплотить сюжетную линию на экране, но у Жулавского все по-другому. Имеющий канву научной фантастики, фильм быстро уходит далеко в сторону — он превращается в настоящий клубок оголенных нервов и порочных страстей. Фантастика, которая словно заманивает зрителя в пучины Ветхого завета — для полной аутентичности не хватает только Великого Потопа, жаждущего смыть человеческие грехи. Сюжет быстро перестает иметь значение, ведь для режиссера куда важнее охватить образ трусливого и зомбированного человечества на основе ярких примеров, нежели рассказать очередную историю, которых в кинематографе и так немало. Охватить и удержать в голове безумные монологи практически всех персонажей (отдаю должное — нужно обладать не хилой фантазией, что бы прописать ТАКОЕ) просто невозможно, а не менее безумные операторские выпады могут вообще вызвать чувство недоумения. Хотя работа оператора превосходно работает на атмосферу фильма и при всей своей хаотичности умудряется уловить самую суть кадра. Фильм красив. Он выдержан в синеватой гамме, вы редко встретите там красный или зеленый цвет. Даже цвет крови кажется намеренно затемненным. Антураж и костюмы тоже впечатляют — сразу видно, что режиссер подошел к делу как настоящий перфекционист.

Кстати, о перфекционистах. Фильм может вызвать ассоциации с последним долгостроем Алексея Германа старшего, экранизацией братьев Стругацких. Речь идет о картине «Трудно быть Богом», где перед нами тоже предстает совершенно другая планета, погрязшая в совершенно другой эпохе, и где буквально в воздухе висит атмосфера духовного и физического насилия. Даже подход у режиссеров схож — для обоих образность фильма гораздо важнее сюжета. Но если Герман акцентирует внимание на грязи и безысходности, то Жулавский правит хаосом и безумием. У Германа — дотошная стилизация, у Жулавского — бешеная энергетика. Выбирайте сами, что вам ближе.
 

Этот фильм — весомая причина для того, что бы возненавидеть цензуру в искусстве. В самый ответственный момент правительство Польши запретило съемки, уничтожило декорации и вынудило режиссера покинуть границы родной страны. Лишь спустя десять лет Жулавский вернулся с остатками фильма, смонтировал их, комментируя при этом недостающие сцены. И только потом фильм был наконец показан (премьера состоялась на 41-м Каннском кинофестивале), хоть и в столь обрезанном варианте. Кто знает, может при лучших обстоятельствах у Жулавского получился бы шедевр. Быть может, фильм был бы более цельным и еще более воздействующим. В любом случае, такое отмороженное кино скучным точно не назовешь. Возможно, оно даже слишком отмороженное.

Экранизация «Лунной трилогии» польского писателя Ежи Жулавского (двоюродного деда режиссёра).
Трое польских астронавтов — Марта, Пётр и Ежи — терпят аварию на некоей планете. Они решают поселиться на берегу моря и дать начало новому человеческому роду. Спустя несколько десятков лет новое человечество похоже на племя из первобытно-общинного строя. Они воспринимают престарелого Ежи, как полубога. Тот перед смертью отправляет на Землю видеодневник.

Спустя несколько веков на той же планете оказывается другой астронавт Марек. Новое человечество переживает т. н. раннее средневековье и объявляет Марека Мессией. Согласно пророчеству, он должен освободить народ от власти шернов, коренных жителей планеты, похожих на гигантских птиц…
 

Разобраться во всех хитросплетениях сюжета весьма и весьма сложно. Однако, будь у Жулавского возможность завершить свой многострадальный проект, эту ленту можно бы даже назвать лучшей в его очень неровном творчестве, поскольку она полностью отвечает его программной теме о том, сколь «трудно быть богом» в мире, одержимом бесами, независимо от эпохи, среды обитания и окружения. Именно в этом фильме Жулавский достиг подлинного совершенства режиссёрского стиля.

Он не только добился абсолютной самоотверженности всего актёрского ансамбля (и в первую очередь, Анджея Северина), но и до предела наполнил фильм масштабными массовыми сценами, отнюдь не отталкивающим натурализмом, что, вкупе с нервным синкопическим монтажом и невероятными операторскими ракурсами (особенно впечатляет сцена с т. н. «метеоритным дождём») создаёт предельно реалистичную атмосферу вселенского безумия.

Однако весь этот шокирующий хаос парадоксальным, непостижимым образом взывает к торжеству жизни, жажде бытия, благодатному свету после затянувшегося мрака, что практически не осуществимо, пока представители рода человеческого не начнут борьбу с собственными бесами, таящимися в закоулках своих мятущихся, изуверившихся душ…

Фильм напоминает грандиозный пластический спектакль на берегу Балтийского моря (именно там проходила часть съёмок), наполненный экспрессией и чувственностью. Запрет на завершение съёмок, вплоть до уничтожения костюмов и реквизита, можно объяснить тем, что польское руководство по кино расценило картину Жулавского как языческую, едва ли не богохульную, от чего сам режиссёр в прямом смысле слова открещивался (в финальной сцене он сам появляется в кадре и осеняет себя крёстным знамением). Правда, ряд его дальнейших фильмов вполне можно расценить, как некое глумление над христианскими ценностями. На самом деле то были явные свидетельства борьбы режиссёра с собственными бесами в «истерически-фантастическом» преломлении, что, впрочем, не опровергает того факта, что Жулавский часто вводит в свои работы макабрические мотивы и смакует их.
8 из 10

В первую очередь необходимо восхититься волей создателей картины, которые несли свой крест больше десяти лет. В этом смысле «На серебряной планете» перекликается с «Фицкарральдо» Вернера Херцога, когда идея автора, на первый взгляд, вовсе не осуществимая, всё же реализуется путём объединения усилий всей съёмочной группы. Судя по всему, именно этот фильм для Жулавского был проектом мечты, ведь работал он с материалом, созданным его двоюродным дедом, и не бросил картину незавершённой спустя много лет.

Сам же фильм, в основе которого лежит некое переосмысление Священного Писания, призывает разобраться в человеческой природе. Анджей Жулавски, видимо, действительно в какой-то мере одержимый внутренними бесами и обладающий достаточно мрачным мировоззрением, изображает весь человеческий вид слабым и слепым, беспрестанно нуждающимся во вмешательстве провидения. При этом новой цивилизации на безжизненной доселе планете отнюдь не чужды порок, жестокость, властолюбие, которым, казалось бы, неоткуда взяться. Значит, их появление вызвано неизменной человеческой природой. Новому народу так и не удаётся совладать с агрессией и по отношению к непознанному, и по отношению друг к другу. Любовь и милосердие, предложенные пророком в качестве искомой истины и основы бытия, людьми серебряной планеты отвергаются. Их изматывающий поход за правдой, проливающей свет на смысл их жизни, похоже, будет вечен, и лишь они сами тому виной.

Эмоциональный накал, граничащий с безумием и характерный для творчества Жулавского, достигается им и в этом фильме, превращая просмотр в отчаянное путешествие в бездну человеческой психики. Безусловно, Жулавски, дарующий зрителю действительно уникальный кинематографический опыт в каждой своей работе, достоин рукоплескания публики.
 

Нельзя не отметить «На серебряной планете» и с технической точки зрения. Команда киноделов провела, несомненно, титаническую работу, плоды которой невозможно не оценить по достоинству. Изящно подобранные места натурных съёмок, переливающиеся серебром в объективе камеры, органичные костюмы и грим, блестящая операторская работа — всё это позволяет зрителю стать частью зарождающейся цивилизации и на собственной коже ощутить пыль чужой планеты.
 

Несмотря на незаконченность фильма, в нём просматриваются масштабность идеи автора и его творческая сила. Вероятно, стоит благодарить судьбу, что картину мы всё же можем видеть, пусть и не в полном варианте.
7 из 10

Возможно это субъективный опыт, но не кажется ли тебе, о зритель, что в фильме есть явные ссылки на платоническую идиому о людях в Пещере? А еще отсюда перенесены мотивы в «Трудно быть богом» Германа, Люком Бессоном в «Последняя битва» (эти перегонки артистов с камерой в урбанистических развалинах, сопровождающиеся индастриалом) и Соловьёвым в «АССА» (Таня Друбич в шляпке и макияже, ну очень похожа на героиню, пытающуюся переехать космонавта). Учитывая историю создания фильма можно предположить что эти режиссёры могли увидеть отрывки на каких-нибудь фестивалях, а потом их более удачно сплагиатить, хотя опять же это лишь мое имхо.

Учитывая стиль съёмки, можно сказать что POV все же хорош в короткой форме, злоупотреблять им не стоит (вот например «Внезапное обогащение бедняков из Комбаха» Шлёндорфа). Философское желание примерить человека с его животной сущностью, достойно уважения, если это сделано как у Кундеры, но не как у Кинга. Манера подачи ясна: такой себе языческий-театр, через завеси которого умный зритель разглядит идею, но в таком свете мне всё же ближе Бергман с его «Персоной» и «Стыдом». Хотя не стоит забывать про «Сталкер» и «Солярис», про «Дни затмения», но та же «Сфера» или «Прометей», согласись читатель, — лучше, при том что философия есть и там и там. Я понимаю, здесь борьба с внутренним потребителем (да и отсутствие финансирования), но форма все же должно быть интересна, а не безразлична.

Основная же мысль похоже в том, что причина всех войн и расовых гонений в ничтожестве и самонепереносимости самих агрессоров. Шерны (очень похожие на халозиан и «Тех, чьё имя не называем»), очевидно были изобретены самими землянами, они давали реципиентам заглянуть в самих себя, что было для последних невыносимей всего, в результате чего аборигены их уничтожали. Тут отображён механизм придумывания Врага, который суть защита от невыносимости, ведь чем тебе страшнее, тем больше ты его ищешь.

Фильм — своего рода утопическая трактовка о зарождении жизни, в искаженном религиозном эквиваленте. Стоит заменить объекты поклонения, и мы увидим земной мир, в некоем гиперболизированном искаженном виде. «Здесь все, как на Земле — то же хаос, та же ложь, та же ненависть, а ведь мы для того сюда и летели, чтобы избавиться от ненависти!» — так это видит Ежи, один из первых прибывших астронавтов на серебряную планету.

Не случайно фильм снят в иссиня-черном цвете, ведь это цвет хаоса. Это цвет Кроноса (Сатурна). Его число 8- бесконечность вселенной. В алхимии означает отсутствие красок, растворение, первую стадию Великого Опыта, ферментацию, нечто зловещее, нисхождение в ад. У христиан — преисподняя, смерть, печаль, траур, унижение, духовная тьма, отчаяние, испорченность, злые чары.

Томаш — один из членов экипажа, который сильно контужен, перед смертью произносит обширную философскую речь о том, что свобода возможна на еще не изгаженном предыдущими людьми месте. Т. е. свободу в фильме стоит интерпретировать как свободу от себя самих. Своего рода попытку бегства от своего начала/ попытку осмысления своего начала. Однако стремление придать значение своему существованию приводит к мифическому, трансцендентному. Не случайно в фильме по мере развития сюжета проскальзывает теория некоего ученого Рода, что в реальности никаких шернов нет, а это только проекция человеческой жажды смысла, который кто-то другой людям должен дать. «И явится новый бог (землянин Марек) и освободит людей от поработивших их жестоких шернов!».

Оказавшись на серебряной планете, Человек остается наедине с собой, в своей пустоте, которая заполняется лжерелигией (сначала напоминающее язычество, а затем и христианство). Все действия отсылают к религии, вере, идолопоклонству. Фильм — своего рода высмеивание теизма, по крайней мере, в существующих его вариациях. Здесь стирается значение человеческой единицы в стадности, племени. И не смотря на то, что на этой планете есть все как на Земле, — трава, море, рыбы, птицы, человек и община заполняют все пространство фильма. Нет единства человека с природой, самим собой. Здесь человек — это лишь фантомная боль. Боль несуществующего органа души.
Высказывание «Актер — это победа уродства над красотой мироздания», которое звучит в картине, я бы смело заменила на другое: «Человек — это победа иллюзорного, мнимого над естественным.
10 из 10